class="p1">– Ты предлагаешь мне просмотреть все объявления в рубрике «Работа» и найти человека по тексту?

– Человека вы все равно найдете только в том случае, если он откликнется на ваше сообщение, – сказал Жаворонков. – Текст-то хоть оригинальный?

– Оригинальнее не придумаешь. Речь идет о работе, командировках на личном автомобиле.

– Да, негусто. Таких объявлений только по Москве сотни. Но попытаться можно. Если хотите, то я завтра этим займусь. Перешлете мне точный текст, название ресурса, а дальше дело техники.

– Спасибо, Валера. Я подумаю, – проговорил Гуров и, не прощаясь, прекратил разговор.

Он выключил компьютер и вернулся в гостиную.

Зоя Ильинична сидела в кресле в неудобной позе, но даже не замечала этого.

Как только Лев Иванович вошел в комнату, она подняла на него глаза и спросила:

– Вы подозреваете моего сына?

Гуров остановился. Он смотрел прямо в глаза женщины и молчал. Как ответить на подобный вопрос, сказать матери, что именно ее сын и может оказаться тем самым иродом, который замучил до смерти девятнадцатилетнего парнишку? Нет, без веских оснований, неопровержимых доказательств такое вслух произносить нельзя.

– Почему вы молчите? – спросила Зоя Ильинична, поднялась, сделала два шага вперед и остановилась напротив полковника.

Ростом она уступала ему лишь пару сантиметров. Теперь они стояли глаза в глаза. Пауза затягивалась, Лев Иванович понимал, что нужно что-то говорить, как-то исправлять ситуацию, но язык не поворачивался. А женщина ждала. Сыщику казалось, будто от его ответа теперь зависит не только жизнь Зои Ильиничны, но и его собственная жизнь.

– Доказательств причастности Игоря к преступлению нет, – взяв себя в руки, медленно произнес Гуров.

– Там вы не нашли этих доказательств? – Женщина кивнула в сторону комнаты сына.

– Есть запись в ежедневнике. Игорь искал работу, просматривал объявления. – Сыщик раскрыл записную книжку, показал женщине. – Видите, напротив записи жирный восклицательный знак. Как думаете, что он означает?

– Что запись очень важная, – не раздумывая, ответила Зоя Ильинична. – Игорек всегда так важные моменты отмечает.

– Значит, с работодателем он связывался, – заключил Гуров и осведомился: – Скажите, за последний месяц у него случались командировки на несколько дней?

– Нет, надолго он не уезжал.

– Вы позволите мне взять записную книжку? – спросил полковник.

– Что я могу ответить? – По щекам женщины потекли слезы. – Я дам вам добро, а через два дня вы скажете, что благодаря моему разрешению можете посадить моего сына за решетку.

– Зоя Ильинична, поймите, если ваш сын виновен, то он все равно понесет наказание, – тщательно подбирая слова, произнес сыщик. – Возьму я записи с собой или нет, особой роли это не сыграет. Если он виновен, то я это докажу. Если же нет, то не исключаю, что именно этот шаг поможет нам выйти на преступников. Понимаю, Игорь – ваш сын, а Иван вам никто, но ведь все в этой жизни взаимосвязано, за все приходится платить, и каждое наше действие имеет определенные последствия. Какие? Мы и сами знать не можем. Я не могу сказать, пойдет ли это на пользу вашему сыну. В любом случае решать вам.

– Обещайте, что при любом раскладе поможете моему сыну. – Взгляд женщины пронзал Гурова насквозь.

В нем была такая неизбывная боль, что он буквально физически ее ощутил.

– Обещаю, – твердо произнес Лев Иванович.

Женщина еще минуту вглядывалась в глаза полковника, потом отступила, махнула рукой и опустилась в кресло.

– Берите все то, что вам нужно, – еле слышно произнесла она.

Глава 4

Тусклая половинчатая луна светила довольно скромно. Одиноко стоящие деревья едва отражались в водной глади, казались нереальными, будто талантливый скульптор изваял их прямо из воздуха. Холмы вдалеке, узкая дорога, заросшая от ненадобности, рогатые столбы с тремя укосинами, старый развалившийся сарай. Все это выглядело каким-то сказочным, не настоящим. Только кирпичная постройка, торцевой стеной выходящая прямо к дороге, смотрела угрюмо и как-то совсем не к месту.

В угловой комнате этого здания на дощатом полу лежал молодой человек. Все красоты мира, сказочно подсвеченного луной, он не видел. Только ее саму, невзрачную на фоне набегающих туч. Когда она выходила из-за туч, свет падал на его лицо через окно, и он блаженно щурился. Когда исчезала, этот персонаж просто ждал и размышлял.

Сегодня был хороший день. Люди часто произносят подобную фразу, когда оценивают определенный отрезок прожитой жизни. Что такое «хороший день»? Значит ли это, что каждая его минута была наполнена радостью? Или же какое-то определенное событие, произошедшее в течение последних двадцати четырех часов, оказалось настолько значимым, что положило основу для того, чтобы день считался хорошим? Что вообще значит слово «хороший», каковы критерии оценки?

Психолог ответил бы, что для каждого индивида и любой конкретной жизненной ситуации они свои. Пожалуй, в этом есть резон.

Голодный старик, получивший на ужин вместо черствого куска заплесневелого хлеба пышную сдобную булку, посчитает себя счастливчиком, а этот день назовет исключительно хорошим. Богач, привыкший питаться круассанами и севрюгой, на сдобную булку и не взглянет. Случись так, что она станет единственным его пропитанием, он посчитает себя самым несчастным в мире человеком.

Если ты ездил на внедорожнике повышенной комфортности, то перспектива пересесть на отечественную «копейку» вгонит тебя в глубочайшую депрессию. Если занимал пост генерального директора преуспевающей фирмы, то предложение перебраться в сторожку охраны поставит тебя в тупик. Если ты владел благоустроенной квартирой, то тебя не обрадует перспектива ночевать в убогой комнатенке без отопления и с огромной дырой в потолке.

А вот его возможность провести ночь в тишине пустой холодной комнаты, на старом матрасе, брошенном на голый пол, очень даже обрадовала. Сам факт того, что можно просто лежать, уже приносил ему несказанное удовольствие. Так можно ли считать, что у него был хороший день, если закончился он вот так, относительным покоем? Да, именно так он и полагал.

Как же быстро меняется этот критерий! Раньше, при других обстоятельствах, этот человек никогда не назвал бы прошедший день даже сносным. Теперь даже право помочиться без свидетелей он воспринимал как высшее благо. Почему? Да потому, что обстоятельства его жизни кардинально изменились.

Первые двадцать четыре часа, если отсчитывать от того момента, когда все полетело в тартарары, назвать жизнью язык у него не поворачивался. Он пытался изгнать из памяти воспоминания об этом. Но так уж устроен человеческий мозг, что контролировать память, управлять ею мало кому удается. Мерзкое устройство, этот самый мозг. То, что нужно вспомнить, он напрочь блокирует, то, что хочется раз и навсегда забыть, подсовывает снова и снова.

Интересно, мечтал ли Гитлер повернуть время вспять и отказаться от захвата России? Хотел ли